«Вот так и в мою жизнь войдет свет, откроем двери разуму, это всегда приводило к успеху» – утешил себя Дмитрий.
Он взял лист, разделил его пополам, написал сверху фамилию Печерского и принялся выписывать уже известные факты. Постепенно у него окончательно вызрел план разговора с военным министром. Слишком уж острой была ситуация: шпион подобрался к самым важным сведениям о российской армии, ведь именно к Чернышеву стекалась вся документация по этому вопросу, а Печерский считался его ближайшим помощником.
«Посмотрю, как будет складываться разговор, – прикинул Ордынцев, – В крайнем случае, предъявлю Данилу, как свидетеля разговора связника со шпионом».
Претворяя свой план в жизнь, Ордынцев посадил паренька в экипаж и отправился на Солянку.
– Ты все помнишь? – на всякий случай уточнил он у Данилы. Тот еще раз слово в слово повторил свой прежний рассказ.
Коляска натужно проползла по крутой улочке вдоль монастырской стены и свернула в засаженный кустами жасмина сад, еще мгновение, и она и стала у крыльца длинного двухэтажного дома с мезонином. Семья Чернышева занимала его левое крыло, построенное над палатами двухсотлетней давности, здесь бросались в глаза сводчатые потолки и маленькие, забранные в частые переплеты окошки.
«Наверняка и комнаты здесь угрюмые – темные и низкие», – предположил Дмитрий, и скоро понял, что не ошибся. Слуга пригласил его в просторную, но полутемную комнату с низким сводчатым потолком. Следом за ним там появился военный министр.
– Доброе утро, князь. Что за дело могло привести сюда новобрачного в столь ранний час?
– Я нахожусь на службе, ваше высокопревосходительство, и мои частные дела могут подождать, – отозвался Ордынцев. – Адмирал Грейг прислал меня сюда с особой миссией: я должен разоблачить и обезвредить шпиона вражеской державы.
– Да что вы? – развеселился Чернышев. – Какое же я имею к этому отношение?
– Дело в том, что этот шпион – ваш помощник граф Печерский.
Военный министр скептически хмыкнул:
– Не смешите меня. Печерский – болван, у него не хватает соображения даже на примитивные вещи, этот человек не может сложить два и два, а вы заявляете, что он является шпионом. На такое дело мозги нужны.
– Возможно, что он хорошо прикидывается или выбрал для себя самый простой путь, когда и ума особого не нужно: он просто ворует бумаги. В пакете, привезенном его связным в Одессу, лежали документы, украденные им в Адмиралтействе. Там были описания севастопольских кораблей, а также дислокация укреплений и характеристика размещенных в них частей.
Чернышев задумался. Он-то знал, что Ордынцев попал в точку: именно с проверки документации по Севастополю начал он свою ревизию в Адмиралтействе, и его первый доклад, сделанный государю, был о Черноморском флоте, но говорить об этом настырному моряку Александр Иванович не собирался. Вместо этого он предложил Ордынцеву в подробностях рассказать о том, что уже выявило расследование. К его удивлению, тот не стал скрытничать, ссылаться на своего адмирала, а рассказал все, как есть. Закончил он разговором, подслушанным его малолетним помощником.
«Как у него все складно, не подкопаешься, – размышлял Чернышев. – Но с меня теперь взятки – гладки, я от Печерского вовремя избавился. Морячок ждет ответа? Что ж, пожалуйста, с нашим удовольствием!»
Александр Иванович сочувственно улыбнулся визитеру и изрек:
– Видите ли, в чем дело – вы пришли не по адресу. Печерского мне очень сильно рекомендовал наш новый шеф жандармов. Я не сомневаюсь, что этот молодой человек работает на Бенкендорфа, подробно излагая тому все подробности моей службы и личной жизни. Я смотрю на такие вещи трезво: если не он, так кто-нибудь другой. Но я устал от глупости Печерского и отправил того обратно в столицу, я собирался вернуть его Александру Христофоровичу, пусть пришлет кого-нибудь поумнее. Так что вы опоздали: ваш шпион у меня больше не служит, разбирайтесь теперь с шефом жандармов.
Чернышев поднялся, намекая, что аудиенция окончена. Он позвонил в колокольчик, и в дверях, как по мановению волшебной палочки, возник одетый в все черное усталый немолодой господин.
– Принесли, Костиков? – осведомился военный министр. – Кладите на стол, я еще раз посмотрю доклад и тогда уже поеду к государю.
Ордынцев понял, что его выпроваживают. Он попрощался и вышел. Чернышев явно хотел переложить свою вину на плечи шефа жандармов. В любом случае прямых улик у Дмитрия не было, и ему оставалось лишь одно: ехать в столицу и добывать неопровержимые доказательства.
– Ваша светлость, – окликнул его сзади тихий голос, – погодите немного.
Дмитрий повернулся и увидел, что за ним спешит усталый штатский из кабинета военного министра.
– Вы простите меня за настойчивость, но я услышал конец вашего разговора с его высокопревосходительством, – тихо, почти шепотом сказал Костиков. Он помялся, но, как видно, решившись, продолжил: – Дело в том, что Печерский перед отъездом украл из моей комнаты доклад, написанный к сегодняшнему дню, я не стал поднимать шум, а заново восстановил документ по черновым записям. Я думаю, мерзавец надеялся, что я не смогу это сделать, и граф выгонит меня. К тому же Печерский подбросил мне в комнату хозяйкины драгоценности, хорошо еще, что я сразу их обнаружил и с помощью горничной ее сиятельства вернул на место.
– Вот как? И чему был посвящен доклад? – уточнил Дмитрий.
– Военным поселениям. Я подробно описывал их дислокации, количество людей, имущество и вооружение.
– Ценные сведения для того, кто работает на врага, – констатировал Ордынцев и поблагодарил: – Спасибо, что предупредили меня, буду знать, что искать.
– Это еще не все, – пугливо оглянувшись по сторонам, прошептал чиновник, – я ведь тоже слышал тот разговор, как и ваш мальчик. Печерский и его гость, стояли под окнами моей комнаты. Я не решился сообщить об этом его высокопревосходительству, не знал, как он к этому отнесется. Но раз вы ему все рассказали, я, наверное, сегодня же вечером доложу о том, что слышал.
Какая удача – замаячил полноценный свидетель! И Ордынцев с надеждой спросил:
– Я могу рассчитывать, что вы дадите против Печерского показания под присягой?
– Конечно, ваша светлость, это – мой долг, – согласился Костиков, и Дмитрий успел заметить радостный блеск в его глазах.
«Печерский, походя, наживает себе врагов, – догадался Дмитрий, – этот незаметный чиновник с радостью поквитается с сиятельным негодяем, а если бы у того хватило ума не подбрасывать драгоценности, Костиков промолчал бы и у меня не появился бы такой важный свидетель».
Ордынцев поблагодарил нового союзника, попрощался и вышел. В саду опавшая листва позолотила газоны, на клумбе посреди двора доцветали осенние цветы. Коляска по-прежнему стояла у крыльца, кучер дремал на козлах, но Данилы в экипаже не было. Ордынцев с удивлением оглянулся, и тут же увидел, как паренек вынырнул из зарослей жасмина у чугунной решетки. Он явно манил Дмитрия к себе.
– Что это за представление? – удивился Ордынцев.
– Тише, ваша светлость, там окно открыто, еще услышат, – прошептал паренек, потянув его за собой.
Они миновали чугунную ограду, отделявшую сад от улицы, и добрались до стены флигеля. Окно там действительно было приоткрыто, за ним разговаривали двое. Низкий мужской голос Дмитрий слышал впервые, но зато женский он не спутал бы ни с каким другим. Во флигеле наедине с незнакомым мужчиной что-то обсуждала Надин.
Надин понимала, что не просто проиграла, а потерпела жуткое, сокрушительное поражение. Такое случилось с ней впервые, и черные, как деготь, чувства отчаяния, сожаления и даже отвращения к самой себе изводили ее. Это напоминало зубную боль, от той тоже нельзя избавиться, а с ней – ни заснуть, ни бодрствовать. Вот ведь позорище! Соперница бросила ей вызов – а она проиграла в этой борьбе. Что на нее нашло? Одна фраза – и она навсегда потеряла мужа, а ведь Дмитрий так подходил для этой роли: умен, красив, с явным характером, попросту говоря – настоящий мужчина.
Прошло уже столько часов, но Надин все время вновь и вновь прокручивала в памяти ужасную сцену: муж наклоняется к ней, чтобы поцеловать, в его глазах цветет нежность, а следом вспыхивает желание. В полушаге от победы над соперницей Надин сама все испортила…
«Я всегда знала, что преуспею в любом деле, почему же сейчас я так раскисла? – спросила себя Надин и тут же нашла ответ. – Просто это дело оказалось труднее, чем другие. Нужно пережить поражение и начать все сначала».
Эта простая мысль немного притупила боль, стало легче дышать, противная дрожь, волнами сотрясавшая тело, постепенно затихла. Очень хотелось уснуть, чтобы наутро вновь проснуться самой собой, но не получилось – Надин так и пролежала, свернувшись комочком, до самой зари. Зато под утро пришло решение. Оно было простым и понятным: надо бы просто понравиться мужу. Надин считала себя умной и интересной, ей оставалось только донести эту правду до Ордынцева, а уж выбор тот должен был сделать сам.
